Трудные годы советской биологии - Страница 20

Помимо подтасовки экспериментальных данных, широкое распространение приобрело заведомо целенаправленное искажение текста цитируемых авторов. Этот прием использовался не только в споре с противником. Например, академик ВАСХНИЛ Л. К. Гребень, редактируя избранные сочинения известного животновода М. Ф. Иванова, в предисловии к изданию 1949 г. загримировал своего учителя, скончавшегося в 1935 г., под лысенковца, хотя он при выведении новых пород свиней и овец исходил из законов классической генетики. Для этого Гребень в издании 1949 г. выпускает некоторые неудобные места из работ Иванова, заменяя их точками, употребляемые Ивановым генетические термины иезуитски истолковывает в духе мичуринской биологии и приписывает ему совершенно чуждые мысли и суждения. Подробно исследуя редакторскую деятельность Гребня, А. А. Любищев в своей рукописи «О монополии Т. Д. Лысенко в биологии» пишет: «Я привел так много цитат из сочинений М. Ф. Иванова не только для того, чтобы доказать с безусловной достоверностью, что М. Ф. Иванов не имел решительно никакого отношения к так называемому „советскому творческому дарвинизму“ в понимании Лысенко, но и для того, чтобы показать, к каким беззастенчивым методам фальсификации прибегаютлысенковцы, чтобы записать в свой актив не принадлежащее им научное наследство».

Три сессии всесоюзного масштаба порождали микросессии в каждом исследовательском институте, в каждом вузе, имевшем отношение к биологии, сельскому хозяйству или медицине. На них пересматривалась деятельность собственных учреждений в свете мичуринско-павловского учения. По образу и подобию больших сессий микросессии начинались выступлениями ораторов, излагавших достижения передовой советской биологии, затем следовали прения, цель которых была выявить формальных генетиков, противников происхождения клеток из живого вещества, отступников от павловского учения. При этом предоставлялась широкая возможность продемонстрировать свою приверженность передовой науке, раскаяться в своих грехах, укрепить свое политическое положение, набросившись с руганью на поверженных, удобно было использовать сессию и для сведения старых счетов с недругами. И на таких собраниях, так же как на больших сессиях, ничего похожего на научные диспуты не было, дело сводилось к выяснению соответствия высказанных идей и выводов догмам лидеров науки и текстам классиков марксизма-ленинизма. «Свободные дискуссии» на микросессиях нередко заканчивались снятием с работы неугодных и ликвидацией целых лабораторий. В подобной обстановке также ярко выявлялось многообразие морального облика людей.

Создавшаяся в биологии атмосфера грубого насилия и беспросветной лжи тяжелее всего сказалась на лучших людях. Страдали больше всего те, кто, обладая высокой нравственностью, чувством долга и тревожащей совестью, все же вынуждены были писать или произносить слова, антинаучная и вредоносная сущность которых была для них очевидна. Когда человек идет на физические страдания ради блага или спасения своих ближних, его поступок расценивается как акт самопожертвования, как высокий образец морального поведения. Но ведь иногда достичь таких же благородных целей можно лишь за счет отказа от своих убеждений, и честный человек, идущий на это, обрекает себя на моральные муки. Субъективно такой поступок может требовать не меньшего мужества и самоотречения. Однако он имеет совершенно иное общественное звучание, так как объективно аморален. Идущего на это можно и понять и простить, но подобный поступок не может служить примером поведения, так как аналогичные поступки совершаются и из самых низменных, шкурных побуждений людьми с молчащей совестью. Хотя человеческая психика легко залечивает уколы совести, у людей высокого морального склада до конца жизни оставались в душе незаживающей язвой последствия вынужденного отступничества. Те же, кто, несмотря ни на что, сохранил верность своим принципам, должны были дорого за это заплатить.

Пережитое за эти годы укоротило жизнь многим выдающимся биологам. Преждевременно ушли из жизни Н. К. Кольцов, Д. Н. Насонов, Л. А. Орбели и др.; Д. А. Сабинин покончил с собой. Чувство боли и глубокой обиды вызывала мысль о том, что советская биология в 20-х и 30-х годах в ряде разделов, в частности в генетике, цитологии, эволюционном учении, несомненно занимала одно из ведущих мест в мировой науке. А ведь одновременно с разрушением биологии в нашей стране физики, химики, техники на самом высоком уровне вели работы по овладению атомной энергией и по проникновению человека в космос. И все же среди уцелевших под обломками рухнувшей биологии нашлись ученые, которые, используя любую возможность в трудной, мужественной борьбе в конце концов очистили нашу науку от лысенковского наваждения.

В ПОИСКАХ РАБОТЫ

В предыдущей части своих записок я стремился кратко описать основные события, приведшие к разгрому советской биологии и утвердившие гегемонию Лысенко, Лепешинской и Быкова в разных ее областях. При этом своим личным делам я почти не уделял внимания. В этой части записок я хочу рассказать о своей участи, поскольку она отражает тяжкий дух того времени и условия, в которых приходилось многим бороться за право заниматься наукой.

С начала 30-х годов, после окончания биологического отделения Ленинградского университета я со своим учителем Дмитрием Николаевичем Насоновым изучал реакции клеток на действие повреждающих агентов. Мы обнаружили, что разнообразные по своей природе повреждающие воздействия вызывают в клетках весьма сходные изменения. Мы их назвали паранекротическими. Однако эти сходные неспецифические признаки разных повреждений сочетаются со специфическими, характерными для действия каждого данного агента. По нашим данным, в основе ответа клеток на повреждение лежат так называемые денатурационные изменения клеточных белков. По ходу исследования мы разработали простые методы, позволяющие отличать здоровые клетки от поврежденных и погибших. Наши методы с успехом применялись многими исследователями для решения важных задач практической медицины. Эти исследования велись нами в нескольких учреждениях, основные — в Отделе общей морфологии Всесоюзного института экспериментальной медицины (ВИЭМ). Этот отдел организовал в 1932 г. наш крупнейший гистолог А. А. Заварзин. Отдел представлял собою мощный научный центр советской цитологии, гистологии и эмбриологии. В его состав входила лаборатория физиологии клетки, возглавляемая Насоновым, я был в ней старшим научным сотрудником. Исследования нашего направления велись также Насоновым и его сотрудниками в Ленинградском университете и мною в Государственном рентгенологическом, радиологическом и раковом институте, где я работал по совместительству. В то время мизерная зарплата научных работников заставляла многих ученых служить в нескольких учреждениях.