Трудные годы советской биологии - Страница 26

17 мая нужные бумаги были оформлены и посланы в ЗИН. Одна, за подписью Топчиева, была адресована директору ЗИНа, в ней сказано:

«Президиум Академии наук СССР не возражает против зачисления на должность старшего научного сотрудника Александрова Владимира Яковлевича на общих основаниях».

Другая бумага, подписанная Опариным, была адресована Насонову. Она заканчивалась словами:

«…Бюро Отделения возражать против зачисления д-ра биологических наук В. Я. Александрова не будет».

Весть о том, что после четырехнедельного сидения в Москве и почти девятимесячной безработицы мое дело наконец уладилось, быстро разнеслась, и друзья и полузнакомые бурно поздравляли меня. В тот же день я отправился домой. Я как-то не сразу осознал, что кошмар развеялся и через несколько дней я смогу опять начать работу в насоновском коллективе. Во всяком случае, вечером в день приезда мы с Насоновым на радостях у нас дома выпили.

20 мая я пошел в ЗИН, для встречи с замдиректора Быховским, рассчитывая, что остальное — дело техники. Однако Быховский меня огорошил, заявив, что он еще не знает, что за этими бумагами кроется и что нужно вопрос опять согласовать с горкомом. Позвонил Антошкиной. Она просила меня приехать к ней в Смольный 22-го в 10 часов вечера (в то время партийные и многие правительственные учреждения вели полуночный образ жизни), а утром того же дня я узнал ошеломившую меня новость. Оказывается, пока я по указанию дирекции ЗИНа обивал в Москве пороги Академии для получения от Президиума и биоотделения разрешения на работу, для конкуренции на это же место старшего научного сотрудника ЗИНа был отыскан кандидат биологических наук, член партии, русский. По тематике своей работы никакого отношения к ЗИНу он не имел и в это время состоял научным сотрудником в штате АМН СССР. Из ночной беседы с Антошкиной и дальнейших весьма неприятных разговоров с дирекцией ЗИНа мне стало ясно: несмотря на лояльное отношение к моему зачислению академических инстанций, Отдела науки ЦК и Ленинградского горкома, дирекция ЗИНа не желала засорять свои кадры моей персоной. Мотивировать отклонение моей кандидатуры при отсутствии выбора было трудновато. Для упрощения дела подставили конкурента с безукоризненной анкетой и создали конкурсную комиссию, которая должна была из двух претендентов выбрать наиболее достойного.

Вопрос был предрешен, и комиссия неоднократно просила меня забрать свое заявление. Я понимал, что членам комиссии не хотелось лишний раз подвергать испытанию свою совесть и сооружать нелепый документ, но уважить их просьбу я не мог — ведь во время разговора в милиции меня спрашивали, что я делаю для того, чтобы добыть работу. Заседание конкурсной комиссии состоялось 27 июня. Комиссия сочла обоих кандидатов достойными, но предпочла второго, поскольку он работает в области физической химии. Отсюда следовало заключить, что физико-химическая цитология тематически ближе к проблематике Зоологического института, чем клеточные основы приспособления животных к температуре среды. Вот что творило время с людьми! Вот что в то время творили люди! Перспектива наконец получить работу да еще в своем коллективе, казавшаяся такой близкой, лопнула как мыльный пузырь. Впереди ничего не светило.

Опять поиски работы и опять луч надежды. В. Н. Черниговский, крупный физиолог, действительный член АМН СССР, получил в начале июля штатные единицы от Президиума Медицинской академии и предложил мне место старшего научного сотрудника. Я с радостью согласился, и опять началась кампания по преодолению мутных препятствий, неизвестно в чем состоявших и неизвестно кем воздвигаемых. Черниговский вместе с Антошкиной вели энергичную борьбу за мое оформление на работу, но 29 сентября положение дел разъяснилось: вице-президент АМН СССР Жуков-Вережников, помня мое неблаговидное поведение на сессии ВИЭМ в мае прошлого года, категорически отказался разрешить мне работу в системе Медицинской академии и буркнул: «Пусть идет в большую академию».

Между тем денежные дела поджимали все больше и больше. Работа над Толковым словарем была закончена и полученные за нее деньги прожиты. Вот тут, наконец, улыбнулась удача. Профессор М. Н. Мейсель, зная о моем трудном положении, начал хлопотать в издательстве «Иностранная литература» о переводе недавно вышедшего немецкого руководства «Микроскопическая техника» Б. Ромейса с тем, чтобы перевод книги поручили мне. Руководство это очень нужно было для советских биологов и медиков, перевод оплачивался прилично. Я, конечно, согласился и с нетерпением ждал присылки договора с тем, чтобы поскорее засесть за работу. Однако вскоре выяснилось, что издательство договоров с лицами, не состоящими на службе, не заключает. Таким способом было предусмотрено, чтобы приговоренные к безработице не могли использовать подобную лазейку для обеспечения своего существования. Но все же этот барьер удалось преодолеть с помощью небольшого жульничества. Договор заключили на имя моей жены З. И. Крюковой. То, что она немецкого языка не знает, препятствием не служило.

В середине июля я засел за Ромейса. Предстояло перевести около 50 авторских листов, и эта работа заняла у меня около восьми месяцев. Она меня морально подкрепила, я перестал себя чувствовать «тунеядцем» в составе своей семьи, и мне нравилось, усаживаясь за обеденный стол, провоцировать негодующие выкрики жены репликой: «А я на свой обед сегодня уже заработал». Но главная проблема — возврат к полноценной исследовательской работе — осталась нерешенной.