Трудные годы советской биологии - Страница 63

В этой истории было непонятно, почему столь ответственную статью заказали мне, «реакционному» ученому, а не своему, проверенному автору. Ведь до этого момента вся биология в БСЭ-2 была беспросветно мичуринской. Если же заказали мне, желая как-то изменить курс в соответствии с новыми веяниями, то почему рецензировать статью дали двум махровым мичуринцам? В этом была какая-то неувязка.

Для меня было совершенно очевидно, что сдаваться нельзя и пора добиваться изгнания из БСЭ лысенковщи-ны, монополизировавшей в ней всю биологию. В этом намерении меня поддержали мои товарищи по Ботаническому институту АН СССР, ведшие борьбу с лысен-ковщиной на страницах «Ботанического журнала». С протестом против отказа в публикации моей статьи я решил обратиться к главному редактору БСЭ-2 академику Б. А. Введенскому. Но в Москву нужно было ехать не с пустыми руками. Для этого я обратился к ряду крупных биологов с просьбой дать отзыв на мою статью и высказаться о пригодности ее для публикации в БСЭ-2. В результате я получил 6 отзывов: от членов-корреспондентов АН СССР П. А. Баранова, Д. Н. Насонова, В. Л. Рыжкова, действительного члена АМН СССР Н. Т. Хлопина и профессоров М. С. Навашина и В. П. Михайлова. Все отзывы давали высокую оценку статье, и большинство из них содержали суровую критику в адрес биологической редакции БСЭ-2. Особенно резко о ее деятельности высказался Д. Н. Насонов. Свой отзыв он закончил следующими словами: «Я полагаю, что вопрос о засорении БСЭ антинаучным, дезинформирующим советского читателя мусором — это вопрос первостепенной важности. Я убежден, что необходимо спешно принять все меры для предотвращения в дальнейшем этой возмутительной деятельности. В связи с этим я считаю своевременным пересмотреть состав редакции биологического раздела БСЭ, ответственной за печатаемые порочные статьи» (18 ноября 1955 г.).

9 декабря я был принят Б. А. Введенским. Сперва я вручил ему заявление, в котором изложил историю моей статьи, и заключил его следующим абзацем:

«Я прошу пересмотреть вопрос о моей статье, ознакомившись со всеми приложенными документами. Я считаю, что вопрос о моей статье не является частным. Решение его покажет, будет ли БСЭ в отношении цитологии и цитогенетики продолжать свою политику фальсификации и умалчивания достижений науки или она начнет, наконец, объективно и правдиво освещать советскому читателю эти важнейшие области биологии».

После прочтения этого документа мы с Введенским беседовали с глазу на глаз, и мне стало ясно, что он все прекрасно понимает и агитировать его нужды нет. Затем он вызвал своего заместителя А. А. Зворыкина. Беседа втроем шла в мирных тонах, Введенский сказал: посте всего того, что писалось по биологии до сих пор, мы не можем огорошить читателя Вашей статьей. Нужно в ней изложить и противоположные взгляды. Я сказал, что от этого не отказываюсь. Зворыкин тоже на этом настаивал, но рекомендовал изложить их так, «чтобы не создавалось впечатление, что сперва эти душили тех, а теперь наоборот». Мне пришлось объяснить разницу между «этими» и «теми». В это время появился вызванный Введенским Поляков и сразу внес диссонанс в наш мирный разговор. Он прежде всего выразил удивление по поводу того, что автор проявляет такую настойчивость, добиваясь публикации отклоненной статьи: «У нас это не принято». На это я ему сказал, что вопрос о публикации моей статьи дело не личное, а общественное, принципиальное. Услыхав от Зворыкина, что мы договорились осветить обе точки зрения (то есть классической цитогенетики илысенковского бреда), Поляков в мажорных тонах начал реплику: «Да, но нужно после изложения цитогенетических позиций прямо сказать, что вопреки этому мичуринская биология …». Тут я его прервал: «При чем тут мичуринская биология?» И сразу вмешался Введенский: «Иван Александрович, только, пожалуйста, без Мичурина и без диалектического материализма!» Поляков осекся. Далее Введенский предложил мне и Полякову отправиться в биологическую редакцию и попытаться согласовать текст.

Пришли в комнату биологической редакции, сели рядом за стол. Поляков находился в крайне раздраженном состоянии, и я решил, прежде чем мы начнем торг о фразах, его несколько охладить отзывами о моей статье, подписанными крупными цитологами, а также заявлением на имя Введенского. Прочтя последнее, он сперва взвился; Я что-нибудь искажал?» Я начал перечислять, что искажала БСЭ-2 в биологических статьях, и тут же получил поддержку от его сотрудницы М. Е. Аспиз. Поляков стушевался и взялся за отзывы, которые прочел не отрываясь, после чего тон его изменился:

«Да, мы раньше односторонне освещали, но теперь положение изменилось и мы должны давать объективную картину. Поэтому мы к Вам и обратились. Я читал Вашу статью о Шипачеве. Удивительная вещь. А кто этот Шипачев?»

Я отвечаю: «Иркутский профессор, хирург, старик».

— «Так что же это, старческий маразм?»

Я: «Почему же старческий, ведь подобный же бред исходил и от многих товарищей, находившихся в цветущем возрасте». Напоминаю, что, Шипачев всаживал в брюхо разным животным проросшие семена злаков и описывал превращение растительных клеток в животные (см. стр. 135).

Затем мы занялись согласованием текста моей статьи. Посидев полчаса над двумя фразами, мы вроде договорились, но когда он их перечел и понял, что по сути ничего в них не изменилось, то воскликнул: «Владимир Яковлевич, да войдите в наше положение, будьте уступчивее!» А уступать было нечего. Между лысенковщиной и наукой ничего промежуточного не было. Убедившись в безнадежности добиться компромисса, Поляков сказал: «Ведь о чем бы мы с вами ни договорились, все равно потребуется санкция Опарина, ведь все статьи по биологии идут с его визой. Придется все бумаги переслать ему, пусть он и решает».